Кира Слуцкая
Перед началом ВОВ наша семья жила в Стрельне, что недалеко от Петергофа. В большом деревянном двухэтажном доме, принадлежавшем канифольному заводу, на втором этаже находилась наша однокомнатная квартирка с балконом, который выходил в сад, где было много сирени.
Наша семья состояла из трех человек – папа работал на Кировском заводе, мама не работала, я была единственным ребенком. Мне было 6 лет.
Дом был расположен недалеко от парка, где на берегу Финского залива стоит Константиновский дворец.
Очень ясно помню то воскресенье, 22 июня 1941 года, которое разделило нашу жизнь на 2 части – до войны и после.
Люди в парке, услышав сообщение о войне, быстро покидали место отдыха. Переполненные трамваи увозили встревоженных и озабоченных горожан в Ленинград.
В нашу семью война вошла с первых дней. Отец ушел на фронт в составе Кировской дивизии народного ополчения. Помню, как мы с мамой его провожали на площади у Нарвских ворот. Враг стремительно приближался к городу.
Вместе со всеми ленинградцами, в блокадном кольце оказались и городские теплоэлектроцентрали – Правобережная (ТЭЦ-5 «Красный Октябрь»), Василеостровская (ТЭЦ-7), и Центральная (ТЭЦ-2). До августа 1941 года город еще получал энергию от ТЭЦ-8 им. Кирова в поселке Невдубстрой Ленобласти (ныне Дубровская ТЭЦ в г. Кировск ЛО), но к сентябрю вражеское кольцо замкнулось и началась энергетическая блокада.
Больше мы не жили в Стрельне, а переехали в Ленинград на Коломенскую улицу в дом 11, в квартиру моей тети, маминой сестры. Кроме тети (Анны Ивановны Шиловой) там еще жили ее взрослые дети. Несколько раз мы еще ездили в Стрельну, мама перевезла кое-какие вещи, в основном одежду и документы. И ночью, и днем в небе видны были воздушные бои наших и немецких самолетов. Однажды нашу электричку обстрелял из самолета немецкий пулемет… вскоре Стрельна оказалась в руках немцев.
Мы с мамой считались беженцами. Все имущество моих родителей – мебель, книги, домашние вещи – остались в том доме, что сгорел, т.к. канифольный завод горел во время боев.
От папы приходили письма… уже позже я узнала, что их дивизия воевала в очень тяжелых условиях на Лужском рубеже, несла огромные потери. Отец был ранен осколками взорвавшейся мины. Был госпитализован, однако госпиталь попал в окружение, и отцу пришлось пешком пробираться в Ленинград.
Продовольственные карточки в Ленинграде были введены 18 июля 1941 года. По ним мы получали хлеб - мама 600 г, я – 400. Никаких продуктовых запасов у нас не было. Начались и все усиливались налеты вражеской авиации. Бомбы падали на заводы, фабрики, жгли дома, гибли мирные жители. С каждой воздушной тревогой мы спускались в бомбоубежище и там сидели, ожидая отбоя.
2 сентября в Ленинграде было произведено первое снижение норм продажи хлеба.
Мы с мамой стали получать по 300 г.
12 сентября — второе снижение норм, дети до 12 лет получали по 300, неработающие взрослые по 250 г.
1 октября – третье снижение норм, мы стали получать по 200 г.
13 ноября – четвертое снижение норм, мы стали получать по 150 г. К тому моменту хлеб содержал 25% целлюлозы.
В октябре 1941 года мы переехали на Пискаревку – там располагалось место службы отца. Нас поселили в маленькой комнате, где была узкая железная кровать, небольшой стол у окна, круглая печка и радио. Воду носили ведром из колодца, который был во дворе дома. Света электрического уже не было. Освещались коптилкой.
Оказавшись в осаде, без привозного топлива, постепенно, одна за другой, все ленинградские ТЭЦ были остановлены. Единственная станция, продолжавшая функционировать в блокадном городе – ГЭС-5 «Красный Октябрь»в Уткиной Заводи: станция работала на торфе с окрестных болот, и то частично, мощность сократилась во много раз. Маскировка и железная дисциплина позволили станции выстоять под бомбежками и обстрелами, в лютые зимы, при огромных потерях.
Самая наша тяжелая и страшная зима 1941 – 42 гг. 20 ноября произошло пятое снижение норм выдачи хлеба. Мы стали получать по 125 блокадных грамм с огнем и кровью пополам…
Меня часто оставляли дома одну. Мать уходила на разные работы: уборка снега на улицах, разборка деревянных домой, заборов на дрова, затем работы прекратились.
Каждое утро в 6 часов мама заставляла себя встать и идти в булочную в очередь за хлебом. Иногда удавалось поменять вещи на еду. Купить дуранду. Мы собирали сосновые ветки, варили в воде и пили отвар.
Радио было той ниточкой, которая поддерживала нас веру в победу. Когда прекращались передачи, работал метроном, который показывал, что радио работает.
25 декабря была первая прибавка хлеба. Мы стали получать по 200 граммов. 24 января вторая прибавка – стали получать по 250. Сказывались результаты ледовой Дороги жизни.
В марте 1942 года мама пошла на Коломенскую, узнать – живы ли родственники. Они были живы, но очень слабы. Были сожжены буфет, шкаф, стулья, мандолина…
С весны 1942 года начался новый период моей блокадной жизни. Мама стала искать работу и вскоре поступила в военизированную охрану на фабрику Красный футлярщик (Лиговский, 123). Меня устроили в детский сад. Летом начались прогулки. Мы гуляли в садике на углу Коломенской и Свечного... Потом я пошла в школу (1 класс 300 школы на Большой Московской).
Отчетливо помню день 27 января – день снятия блокады. Мы пришли в столовую, а там учителя целуются, плачут, обнимают друг друга. Мы, дети, решили, что кончилась война.
Оказалось, что конец блокаде, конец бомбежкам, обстрелам, светомаскировке. Сомнений в том, что придет победа, не было ни у кого.
На всю жизнь мы, дети блокадного Ленинграда, сохранили благодарность всем взрослым, которые, рискуя жизнью, спасали нас и сохраняли для будущей мирной жизни.
